Человек города.

Она выливает себя наизнанку: твердит мне, что к жизни, в общем-то, необходимо относиться по-философски. Руки дрожат, пепел ссыпается неровной горкой, падает на экран мобильного, где строчка за строчкой бегут номера телефонных абонентов.

Если ты убегаешь от быта, от лишившихся разума родственников, от памяти к умершим, если тебе некуда идти, кроме набережной, если у тебя в кармане месяцами нет лишних денег — только философское отношение к жизни может как-то тебя спасти.

Ибо для все остальных ты — предатель.

У нее короткие волосы и темные очки, которые она никогда не снимает. Говорит, это профессиональное. Если не знать о ней ничего, визуально на нее можно повесить любую профессию, ровно как и любое уголовное дело.

И действительно, лучше, наверное, ничего о ней не знать: лучше молчать и слушать, что она говорит.

Она — человек, который переиграл тысячи ролей. Впрочем, так про себя может сказать любой, но главное здесь то, что про нее это говорит кто-то другой, и это что-то да значит. Она сидит, ссутулившись, в кресле и замыкает на себя комнату, заполняя ее виражами слов, ей можно верить или не верить, но действительность слушающего размывается, и одновременно она — человек с феноменальным жизненным опытом, или просто городской фантазер.

Я верю. Я верю в ее контекстную реальность, потому что когда она здесь, меня здесь нет — я обращаюсь в слух, хотя это ее работа — быть чужими ушами. Но даже чужим ушам иногда необходимо выговориться. И я внимаю.

Она говорит о покойниках, которые не выносят зимы, которым до сих пор нужна забота, нужны чужие руки, нужен человеческий свет, тепло и память. Которые, в принципе, неплохие люди со вполне понятными желаниями, но ежели тебе саму себя так сложно помнить и нести вперед, почти невыносимо, тогда — тогда что, предавать?

Она говорит о людях, с которыми ты много лет пребываешь в определенных формальных взаимоотношениях, и вы никак не можете найти друг друга среди масок и дистанций, в которых нормой общения становится конфликт. Она нашла в себе силы их разорвать, чтобы потом, через 2 года встретить этих людей и опознать друг в друге соратников и самых верных друзей.

Она говорит о спрятанных на Таганке офисах, на которых нет опознавательных знаков, в которых ночами люди, каждый день сталкивающиеся с грязью, кровью и нечестными деньгами, срывают с себя весь накопленный негатив, чтобы не нести его домой. Она приходит в эти офисы, пьет дармовую водку и работает ушами, работает громоотводом, сливая все зло города через свое тело под землю, в тоннели метро.

И я была в таком месте. Удивительная штука, как человеческое сознание рушит привычный материальный мир: когда не старое еще здание со средней давности ремонтом разрушается под действием тех слов, тех историй, которые проходят через ее тело; с каждым днем обнаруживают новые трещины в стенах, новые дыры на обивке мебели, новые сколы кафельных плит. И я задумываюсь, как ее хрупкое тело все это выносит.

Она затягивается и кашляет.

Она говорит о том, как готова вступаться даже за тех, кто не прав, потому что личные симпатии доводят ее до исступления, что ее сердце открыто многим, потому что она не боится людей, не боится заводить новые знакомства. Она приходит в восторг от чужих культур, религий, с наслаждением ест что-то терпкое и острое в гостях у кришнаитов, спасает очередную звезду интернета от расправы в клубе, а утром едет спать на диване в чужой квартире незнакомого столичного поэта.

Она умеет относиться к жизни по-философски, и ей есть чему научить других. Я уйду раньше ее и, возможно, никогда более ее не увижу, однако ее история продолжается, и сегодня вечером она, как всегда, с гордо поднятой светлой головой и в неизменных темных очках закуривает сигарету на набережной, потому что она — человек этого города.