Яхромские зарисовки.

— Пиши книгу.

— Ну, так а как же я буду ее писать? Это нужно куда-то уехать, и в процессе писать…

Мне снится буддийский монах, разделывающий рыбу. Я вскидываю руки и прошу меня благословить. Он сыпет на меня землю из цветочного горшка, соль и перец, одной горстью, не желая тратить на меня времени. Я вопрошаю: «А если на смертный бой?».

На что получаю вполне резонный ответ: «Если ты действительно хочешь лечить людей, то физическое тело тебе не нужно».

Мне снятся люди, покинувшие мою жизнь. Изредка навещают меня в воспоминаниях и снах, не слишком-то церемонясь, и, в общем-то, не слишком интересуясь моими делами.

Они настигают меня на смотровых площадках, откуда, как ни крути, не открывается вид на то, что предположительно с этой площадки можно созерцать. Крутимся по плитам, меняется цвет одежды, речь обращенная – сплошь междометия. Или уже действительность стерла смыслы утренних разговоров. Но даже во снах, страх перед родительским авторитетным мнением настигает меня и лишает возможности свободно мыслить.

Мы оказываемся в голубой комнате его родителей. Я-привычное сжимается в комок и боится внезапного появления родителей, которые – вот уже! – звучат за стеной. Я-протестующее впадает в неистовство и роняет на пол вазу, откупоривает бутылку с вином и применяет все доступные ему агрессивные методы, чтобы избавить я-привычное от страха. Я-привычное коченеет и поспешно убегает из комнаты. Вполне привычный проигрыш.

Я теряюсь во времени. Общепринятое течение сменяется другой системой отсчета: от поездки до поездки, от одного приготовленного блюда к другому, и самое глобальное: от творческого затишья к ложным схваткам. Удивляюсь, внезапно обнаруживая себя в мае. Да не просто в мае, а в конкретной его дате. Память пушистым хвостом заметает дни, которым нет документального подтверждения: нет фото, нет записей, нет рисунков, нет просмотренных фильмов, нет новых мыслей.

Вчера были на кладбище: у людей вообще сложно просить прощения. Даже у любимых. Особенно у любимых, так как знаешь, что тебя непременно простят. Барабанит дождь, хлещет по спине. Руки обветрены и краснеют: держу зонт над мамой. Пытаюсь спрятать хоть одну руку, но дождь хлещет по псалтырю, ветер треплет и загибает страницы, я прижимаю их кончиками пальцев. Мама твердит «Господи, помилуй». И в этом странном религиозном действе меня окружает любимая тишина. Когда мы уходим с кладбища и идем к остановке, вовсю светит солнце. В этот день дождя больше не будет. Зато завтра пойдет снег.

Зато теперь  я знаю, что такое предательство. Держите язык за зубами, господа. Личное и интимное должно оставаться личным и интимным, а не быть поводом почувствовать себя особенным и оцененным, будучи рассказанным.

И да, нехорошо забывать дни рождения.

Ангелы едут на поезде в Город.

За всю свою жизнь им довелось познать суету торгово-рыночных взаимоотношений, заботу любящего отца, выбирающего подарок дочери и скорость ночных поездов.

На моем столе ангелов почти коллекция. Вокруг решили, что я их собираю. На самом деле, ангелы сами сюда собираются, а я просто выделяю им немного пространства.

Вообще, помнится, где-то было сказано, что ангелам не нужно много места: их тысячи на кончике булавки. Но мои что-то уж слишком крупные. Видимо, чтобы быть весомее.

Хорошо еще, что не приторно-мармеладные. С такими вполне можно ужиться.